Поездка в Азию на поезде, это отдельная книга, со своими героями, сюжетом, завязкой, кульминацией, развязкой. Мы едем через Свердловск – Оренбург – Ташкент до Самарканда - с пересадками и остановками.

В Свердловске наш вагон перецепляют к поезду на Оренбург. В ожидании его стоим шесть часов в тупике и оставив вещи на проводниц – уезжаем на экскурсию по городу на автобусе, а потом сами добираемся до Ипатьевского дома и возвращаемся на вокзал пешком.

Ночь и почти целый день спускаемся на юг вдоль Каменного пояса.

В Оренбурге бьемся у касс за билеты. Множество народу и никакого порядка. Ощущение, что лезут к вожделенным окошечкам все враз. Толпа амебно колышется, мелькают шалые лица… и все орут. Две попытки  Валеры добраться до окошка оканчиваются ничем. Его просто выплевывает из этого коловращения – помятого и недоумевающего.

Меняем тактику. – Ухватив его за бока, используя в качестве тарана, удается на удивление легко и просто добраться до кассы и взять билеты. Несколько раз, правда, наскакивали какие то веселые парни: «А ты чё!» – «А надо!» И все. Ничего не понимаю…

Почти двое суток кочуем по степи и пустыням. Днем практически не слазим с крыши, проводницы – студентки Оренбургского пединститута, с ними общий язык находим быстро. И нам позволяют некоторые вольности.

Тяга здесь тепловозная. Ритм движения, хорошо видимый с верхней точки, завораживает. Станции поставлены через каждые семь километров, в прямой видимости друг от друга. Это стандартные деревянные сооружения, напоминающие небольшие уральские станции, с обязательными кирпичными водонапорными башнями в стороне, и паровозными водоразборными колонками у выходной стрелки. Изредка встречаются трубы артезианских скважин огороженные сеткой «рабица».  Едва поезд прибывает на очередную станцию, как на соседней - вздымается облако дыма – начинает движение встречный состав. Мы чинно ждем его прибытия, после чего наш машинист «дает газу» – и мы движемся дальше.

Таким образом, мы уже в ночи, миновав берега мелеющего Аральского моря, оказываемся у стеклянных стен модернового здания стоящего несколько на отшибе от основного. Станция «Тюра-Там». Проводницы открывают «страшную военную тайну»:

-          Вон там Байконур, только он Ленинском называется. – и машут на север, где полыхает зарево большого города.

 На третьи сутки, прибыли в Ташкент с изрядным грузом впечатлений и приключений. Не заставили они себя ждать и в Ташкенте.

Первое, что делаем окунувшись в вокзальную суету, гам и духоту азиатского города - идем к кассам. Нужно купить билеты до Самарканда. Здесь толкучка, ор почище чем в Оренбурге.

Но отработанный метод не помогает (там Валера служил тараном, который я успешно продвигал к заветному окошечку), каждый раз оказываемся на периферии очереди. Что за чертовщина?

Тут, у входа в кассовый зал сталкиваюсь с армейским сослуживцем. Сцена из дешевого романа. За восемь лет  он серьезно раздался в ширь, этакий колобок, и ошалело выспрашивает у меня подробности гражданской жизни. Между тем, кассовый зал стремительно пустеет и я чертыхаюсь - наверное перерыв. "Нет" - кивает Толик на две фигуры в милицейской форме: "То были карманники" – кратко поясняет он…

Билеты приобретаем без проблем. Сослуживца уводит некая напористая дама, очевидно жена, наш походный антураж внушает ей явные опасения.

У нас назначенная встреча. По заветному телефону созваниваюсь с собкором по Средней Азии от газеты "Советский Спорт" - Балакин Степан Степанович. Он и его жена - Пташникова Ирина Васильевна - это еще из моей школьной жизни. Семья «Балташниковых» давшая вкусить пьянящего чувства кострового братства, основатели дружного самодеятельного клуба ВИВ (Вперед и Выше) объединившего под крышей их небольшой квартиры альпинистов, туристов, спелеологов[1]. Я  не видел их одиннадцать лет: пока служил в армии, журналистские пути-дороги увели их в Азию. И вот, сдав в камеру хранения свой многочисленный багаж, едем к ним домой.

Что такое среднеазиатский темперамент, мы поняли едва попав в трамвай, который везет нас мимо Алайского рынка. Отсюда нам предстоит совершить несколько поворотов в разные стороны, чтобы достичь заветной квартиры.

Все те тридцать с лишним, минут, что мы стоим (стоим много больше чем едем) в вагоне разбирают "глобальную" проблему: суть которой прозрачна, как вода горного родника. Двадцать копеек (двугривенный), черненькие с лица (каждому попадались такие монетки), которыми гражданин пенсионного возраста пробовал расплатиться за проезд в общественном транспорте с кондуктором, вызвали самум эмоций. Изначально его (т.е. двугривенный) отказывались брать в качестве платежа. Деньги мол не те, не советские. Потом билет дали (3 копейки - 3/100 рубля), но не дали сдачи. Затем стали отбирать и билет и сдачу.

В этом представлении активное участие принимали все присутствовавшие: трамвай внезапно тормозил у первого попавшегося милиционера, вздымались к небу руки (про Аллаха - не помню), сыпался ворох слов. Притиснутые в угол, мы ошалело взирали на спектакль. Когда же добрались до Алайского рынка, сцена включала в себя:

а) пенсионера в разодранной рубашке;

б) бьющегося в истерике водителя нашего транспортного средства;

трамвай тем не менее все-таки продвигался вперед, что при видимом накале страстей, для наших северных душ было немыслимым явлением. У нас бы в Перми высадили всех и уехали в парк обложив по матушке каждого.

в) кондукторшу, резво произносившую обвинительную речь;

г) бурно реагировавшую публику.

Справедливости ради нужно сказать что состав действующих лиц был выдержан в лучших интернациональных традициях. Всех было поровну. Хозяева убеждали нас, что такого не бывает. Но...

Дома только хозяин. Остальные пережидают августовскую жару в горах. В комнатах пусто. Балташниковы никогда не обременяли себя излишком вещей, подвижная журналистская жизнь тому способствовала. В комнате где расположился хозяин дома, только тумба телефакса и три поживших мужика, в великолепных «семейных» трусах, сидящих в креслах и яростно обсуждающих какую-то спортивную проблему. Внимания на нас не обращают, только заставляют принять душ. И то, от жары готов скинуть с себя не только одежку. Потом отправляют смотреть кино («Ирония судьбы или с легким паром» - подходяще зрелище для нынешней погоды), потом прогулка по ночному Ташкенту, когда дневной зной спадает, уступая место ласковому ветерку, со Степаном Степановичем и расспросы, рассказы и опять расспросы. Поздно ночью отправляемся на вокзал, дав торжественную клятву по окончании экспедиции заехать и сообщить новости из первых рук.

Ночной вокзал встречает сиянием огней и практически непрерывной трелью милицейского свистка.

Она царила над всем, забиралась в самые укромные уголки, настигала вас везде, куда бы вы ни прятались.

Про поезд не знал никто и ничего: ни куда прибудет, ни когда отправится. С огромным трудом выясняем, что по всей видимости это будет четвертая колея. Да, собираясь в Азию, мы пошили себе анораки из оранжевого парашютного капрона (команда должна выглядеть командой). Валера, в качестве прибабаха, украсил свою бубенчиками, что используют рыбаки, привязав их к тесьме завязок капюшона. К станковому рюкзаку приделал колеса от детского самоката "Дружок". Настоящие дутики (идея постоянно витающая над спелеологическим сообществом, регулярно воплощаемая в жизнь, но в горах: "колеса, колеса... НОГИ!"). И теперь, под мелодичный перезвон, демонстрировал всем преимущества колеса на ровной дороге, лихо переносясь с одной платформы на другую. В конце концов, беготня нам надоела, и мы выбрали центральную позицию, свалив рюкзаки и канистры на третей платформе.

Спустя полчаса, с момента отправления поезда по расписанию, с истинно азиатской чинностью, подкатил наш состав на... 6 платформу. Бросаемся туда.

У нашего, концевого, вагона огромное море голов. Проводников нет. Поэтому бьются окна, дверь открывается...

Вы не пробовали затолкнуть в горлышко бутылки враз сотни две размякших от летнего зноя карамелек? Достойная задача. Нам ее предстояло решить в ближайшие четверть часа отпущенные на погрузку. Так объявил всем некий усатый субъект в форме бригадира. Умиротворения в народе эти вести естественно не вызвали.

Чувство омерзительнейшее: ПРОЛЕТЕЛИ, как фанера над помойкой (как вариант более эстетичный - над Парижем).

По клубящимся слухам, в один вагон продали двойную порцию билетов. На ходу составляем тактический план: Валера, как самый худой, прихватив весь десяток канистр, хоть по головам, но прорывается в вагон, занимает минимум шесть мест лежачих, и обороняет их до прибытия основных сил. Евдокимов, с двумя станками (совокупный вес несколько более полутора центнеров - при собственном весе 86), имея в авангарде Татьяну, старается продвинуть этот тандем на завоеванные места, на все готовенькое.

И началось. Звеня бубенчиками, бешено размахивая канистрами, исчезла в дверном проеме анорака Шмырева. Вскоре она замелькала в окнах вагона, где развернулась битва за плацдарм. Наблюдать за ее захватывающими перипетиями было не досуг. Я работал мертвым якорем. Используя приливы и отливы, напирающих со всех сторон аборигенов, для движения к намеченной цели (туда нас несло само, обратно - я опускал на землю Валеркин рюкзак и упирался, упирался, упирался), удалось вдавить Татьяну в вагон. Ее появление на верхней ступеньке, с элегантным голубым станком, было встречено бессильным ревом возмущения. Толпа навалилась, но все проходы были блокированы рюкзаками и ворочавшим их пермяком, смиренно прощавшим все оскорбления, наносимые его немногочисленной родне, до седьмого колена включительно. Какой-то не в меру горячий джигит пытался проскочить мимо без очереди, но был травмирован опущенным в этот момент рюкзаком, и с позором ретировался. Это движение "от", дало возможность закинуть Шмыревские колеса на первую ступеньку. Очередной прилив позволил перенести груз на следующую, но прижал второй рюкзак, сидевший на спине хозяина, к подножке. К счастью, в него вцепились руки соседей и оторвав дюйма на три от вагона дали возможность забросить мне на ступеньки ноги.

Остальное было делом техники. Толпа только изумленно ахнула, когда стряхивая повисших батыров, над ней вознесся огромный синий мешок с торчащими из под него изящными мужскими ногами средней волосатости. До Валерия Семеновича нас донесло уже без эксцессов. Мелькали лишь испуганные лица пассажиров, жавшихся по углам. Наш плацдарм оказался урезанным на треть, поэтому на двух полках улеглись рюкзаки и канистры, еще на одной полке разместились мои товарищи а на последнюю - взобрался я. Видок у меня был сыроват, и когда умащиваясь по удобнее - вытянул ноги, снизу донеслось гневное: "Течет! Течет!" то текли соки жизни, а может просто рабочий пот. Такова спелео проза.

Утром, часа за два до прибытия поезда к месту нашего назначения начинаем выбираться из вагона. И вовремя, последние метры в тамбуре преодолеваем с боем уже в Самарканде.

С огромными рюкзаками (наши фирменные станки), десятком разнокалиберных канистр в руках (при этом я яростно завидовал Шиве с его шестьюрукостью), мокрые от жары и серые от тончайшей пыли пронизывающей воздух, оглушенные раскаленным гулом азиатского города, предстали мы перед Пантей, мирно рисующего в тени чинар уютного дворика областного совета по туризму кроки, для опаздывающих нас. Обменявшись последними новостями и дав двадцать минут - на "разграбление города", Геннадий Серафимович придерживает слегка меня и дождавшись, когда вокруг не остается народу, спокойненько так сообщает: «Виделся с Климчуком Сашей, Томско-Киевская экспедиция прошла Километр. Дыра прет дальше». Не буду врать про мысли свои тогда, но не смотря на полу-тайну окружавшую эту новость (знали о ней пожалуй все, но боялись сглазить что ли?) дух витал над экспедицией рекордный.

А пока нас ждали будни заброски. Вся груда снаряжения заброшена стараниями техники и транспортного диспетчера на  высоту перевала (это около 1500м над уровнем Черного моря.) Остающуюся тысячу с лишним метров, грузу предстоит преодолеть на наших плечах. Похоже фраза грозит стать ритуальной, во всех спелеомемуарах.

Первую ходку делаю слегка разгрузив собственный рюкзак под бдительным оком избранной тут же общественной комиссии в составе симферопольцев: спокойного  Коли Леонова и шумливого Шуры Шевчука выступившего, ко всему, и инициатором ее создания. Комиссия призвана ограничить минимум загрузки рюкзака тридцатью килограммами дабы пресечь появление "сачков", явление у нас в Перми не развитого и вызывающее у меня легкое раздражение и недоумение. Ухожу, прихватив обломки ящиков в изобилии разбросанных на перевале. Кроме работы на заброске - мне сегодня кормить народ обедом и ужином. "А ресторанов здесь нема" - говорит дядя Вася - наш экспедиционный завхоз и комендант, поэтому дежурят все по очереди. [2]

Нещадно палит солнце. Тени практически нет. Карликовые скалки (ростом мне по грудь) создают отдаленное подобие оазисов прохлады, где собирается всякая живность. Из одного такого оазиса торчат ноги и звучит музыка. Это отдыхает крымчак - Юра Маштаков. Прохожу не торопясь мимо. На приглашающий жест рукой, отрицательно качаю головой. Сидеть сейчас нет ни какого желания.

- Самолет угнали. В Японию. МИГ – 25. Летчик Беленко. – Делится он в пространство почерпнутыми из эфира новостями.

Еще несколько десятков метров и выхожу на небольшое плато граничащее с неглубокой (метров 200) долинкой, на противоположной стороне которой пестрое пятно на выжженном склоне - наша промежуточная стоянка. Ниже, практически подомной, по тальвегу долины - кош, крошечные фигурки людей, кони, овцы и собаки. Про собак утром предупреждали успевшие побывать здесь крымчаки: - "набирайте камней а то загрызут".

Впрочем собакоопасное место прохожу даже не использовав заготовленный "боезапас".

Пока вожусь с костром, появляются Люда с Лилькой. Загорелые и ужасно довольные они помогают мне и попутно атакуют вопросами. Прибыли они два дня назад, и ушли на плато с первой крымской группой. А сейчас рвутся на заброску. Впрочем, их отправляют в лагерь у дыры с какими-то коробками.

Во вторую ходку забираю все три посылочных ящика со сгущенкой. И снова тропа упрямо карабкается по склону вверх. Полтора часа горных склонов и – промежуточный лагерь.

Попутно обнаруживаю живой интерес к собственной персоне небольших таких, желто-черненьких, опрятненьких, полосатеньких аборигенов. Возникая из раскаленного марева, совершают они облет согбенной моей фигуры, исчезая за пределами видимости в районе, что пониже станкового рюкзака, прочно угнездившегося на плечах. Через толику времени, снова мелькают перед взором, истаивают в пространстве, выполнив какую-то загадочную миссию. Причина столь явно выраженных симпатий выясняется когда сбрасываю рюкзак на сегодняшней стоянке. Поскольку гвозди которыми забивали посылки, как помните, были слегка длинноваты, то пробили они не только реечки и фанерки ящиков, но и сами банки. Пока все добро лежало тихо, не возникало проблем, но во вьюке, от тряски и перемены давления произошло неизбежное: банки понемногу стали пропускать сгущенку, что ясно показывали засахаренные белесые подтеки на ящиках и моих шортах. При ревизии потери были сочтены минимальными, но ящики подлежали теперь переноске в строго заданном положении.

Третью и последнюю ходку завершаем уже под вечер. Готовлю ужин при дружной помощи всего лагеря. Все хотят есть, да и свежий горный ветер навевает основательно позабытую, после целого дня хождения по прокаленным солнцем тропам, прохладу.

На следующий день, практически по ровному месту (каких-то триста метров перепада не в счет) заканчиваем заброску снаряжения и продуктов к обеду.

Прослышав о событии, на плато потянулся «пишущий брат». Первыми отметились местные журналисты. Затем в "воротах" (сужение котловины на тропе ведущей к лагерю) замаячила легкомысленная и почему-то розовая соломенная шляпка собкора радиостанции "Юность" А. Русанова. Последним, уже на выброску, обозначил свой интерес Юрий Рост от "Комсомольской правды". Всех их подводили ко входу, демонстрировали надпись оставленную предшественниками: "КиЛСИ-1032", угощали обедом, потчевали новостями и рассказами. Но только двое последних включились в работу экспедиции (разумеется в меру своих скромных спелеосил).

Начало экспедиции принесло и несколько мало приятных сюрпризов. Оказались забытыми топосъемочные комплекты, а из бумаги - в наличии была только туалетная да Пантюхинская полевая книжка геолога. Все: пикетажки, мерные шнуры, компаса, пикеты, линейки и транспортиры, карандаши и резинки осталось мирно лежать себе в Симферополе. Положение не спасали, прихваченные мной на всякий случай, горный компас и мерный шнур. В купе с Гениным компасом это решало проблему подземной съемки, но программа поверхностная была на грани срыва.

Поэтому в Ургут была направлена экспедиция Петров - Евдокимов. Цель - добыть недостающее и дать телеграммы в Крым и ЦМКК. Заодно нам надо встретить в Ургуте корреспондента радиостанции "Юность". Телеграмму дали, не существующее добыть не удалось. Корреспондента не обнаружили(он появился самостоятельно на следующий день после нашего возвращения). Аборигены шарахались от нас и дивились - почему мы шлындаемся по жаре, вместо того, чтобы сидеть и пить в тенечке зеленый чай.

Ургут остался в памяти огромным числом белых капроновых мужских сорочек, одетых на голову местными женщинами вместо накидки. Очевидно какой-то местный шик в моде.

Элегантный, слегка ироничный Паша Петров, никогда не поднимающий голоса. Даже если дискуссия поднимает тон и хлещет через край, он лишь машет рукой и говорит: "А, пускай себе". Что-то в наших душах притягивает друг друга и сдружились мы сразу и бесповоротно еще с Красной пещеры[3].

Вечер застает нас на пол пути к лагерю экспедиции и мы принимаем радушное приглашение геологов переночевать на базе, пристроившейся у скал, как раз на середине горного склона. Ночь проводим на свободной койке с панцирной сеткой, улегшись вольтом. Хозяин ее работает бурильщиком в ночь.

Все ничего, но во втором часу ночи воротились "гонцы", посланные в долину за спиртным и хлебосольные наши хозяева, разливая очередную "парцайку" огуречного лосьона («Мужики! Классная штука! Закусывать не надо!»), хронически забывали наше предупреждение про спортивный режим и безалкогольную жизнь. Поэтому еще часа два нас будили каждые пятнадцать минут громовыми возгласами: « Мужики! Пить будете?» и чей-то сердобольный, но не мене громогласный голос урезонивающий: «Да тихо ты! Устали ребята! Дай отдохнуть им!» Как ни странно, выспались мы прилично, и встав с первыми лучами беспощадного Азиатского солнца, уже через полтора часа любовались раскинувшейся панорамой рабочих буден экспедиции.