Люда Сукрушева, Леся Вовк и Лиля  Аликина

31 августа. Просыпаемся от голосов вспомогательной группы. За снаряжением приходят наши товарищи. Юра Маштаков (Коша - по-крымски) спускается к нам в лагерь, чтобы дать нам свободно уйти наверх, к солнцу([1]).

Собираем лагерь. Три его мешка мы поднимаем, с собой, в лагерь 400. Так нам спокойнее. Уходя наверх, сохраняем порядок, установившийся вчера: Группа Шуры уходит раньше, за ними мы. Первый - Гена, последний я (самохваты мои идут легко и свободно, без посторонней помощи, и на больших отвесах Пантя пользуется ими, сбрасывая их мне вниз). Почему-то долго и мучительно поднимаемся до лагеря 400. Уже в лагере возникает вопрос: - " А не остаться ли еще на одну ночевку?" Я  - категорически против. Силы еще есть, да и слабеющий свет подгоняет. Поскольку готовка - это, похоже, тоже теперь моя обязанность, наравне с топосъемкой, готовлю невероятный коктейль из сухого "Малыша", искрошившегося весового шоколада и чего-то еще.  Часа через два, встаю решительно и говорю, что спать буду только у себя в палатке. Тем более, что у моих "теток" припасен некий сосуд с "джином", и я готов пойти на нарушение спортивного режима ...

Люда Сукрушева, Леся Вовк, Лиля Аликина

Не знаю, что возымело действие: коктейль или угроза оставить меня одного наедине с джином, но все дружно начинают собираться и, после замены потертой веревки на 60м колодце, мы быстро  (всего за четыре часа - абсолютный рекорд экспедиции) выходим к последнему колодцу.

Свет у меня сел. Сел он и Паши. Мы с ним в роли замыкающих, поэтому для экономии энергоресурсов примитивно пробираемся в темноте (свалиться куда-либо просто невозможно – русло подземного водотока ведет, как поводырь) до ближайшего препятствия. На короткое мгновение освещаем сцену, ориентируемся, встегиваем веревки в самохваты, и лезем дальше в потемках. А поскольку на этом участке веревка навешена практически идеально (стенок не касаясь), то идем по двум параллельным веревкам одновременно, этакое СРТ семидесятых. Идем и, от избытка чувств, орем на два голоса из Высоцкого, на ходу переделывая слова:

"Условия пари, одобрили не все,

Илюхин... был, конечно, против..."

Из последнего колодца нас выдергивает бригада застоявшихся крымчаков и...

1 сентября. На свет божий (какой там свет в час ночи? – россыпи по южному огромных звезд на черном бархате небосвода) выбираемся уже осенью. Встречающие в свитерах и пуховках. (Температура ночью на плато опускается ниже нуля, и утром дядя Вася демонстрирует нам извлеченный из ведра кружок льда сантиметровой толщины.) Мы возбуждены. Взбудоражены встречающие. Лариса Вершинская приносит бутылку шампанского, появляется и бутылка с "джином". Нам хорошо, уютно под нежными взглядами друзей. Расходиться не хочется и поэтому устраиваемся все вместе в огромном бараке-палатке кают-компании. Говорить не хочется, все устали. Уже засыпая, Олежка задает вопрос:

-        Гена, а ты под землей привидения видел?

-        Видел - хмыкает тот. - Один раз. – «Барак» настороженно замолкает.

-        Мы тогда «Осеннюю»([2]) штурмовали, ее только-только открыли. Умотались тогда здорово. Снаряжение кончилось раньше, чем дыра. Перед очередным колодцем, связали все, что у кого было. Спустили меня. Дна не достал. Приютился на какой-то полочке, и вижу - Пантя делает театральную паузу. Дождавшись нетерпеливого: " Ну дальше", продолжает: - На противоположной стене стоит белая женщина и говорит мне: «Да, Гена, в этот раз я тебе не отдамся. А вот в следующий раз буду только твоей».

-        Ну и как? – раздалось  нетерпеливо из другого угла палатки.

-        Обманула, первыми там побывали красноярцы. – Шелестят легкие смешки.

Это последний всплеск эмоций. Засыпаем. Но и во сне я продолжаю тащить мешки, брести по узким коридорам, подниматься по рапели.