Как утверждают историки, плоты – самое  древнее сплавсредство человека, с успехом прошедшее рядом с ним сквозь века.  Достаточно вспомнить бальсовый плот  «Кон-Тики» Тура Хейердала, пересекший пол-Тихого океана, или выйти на берег реки, увидеть вереницы  плотов, чтобы убедиться – как  транспортное средство он еще не изжил себя.

Двадцатый век, освободив человека от суровой необходи­мости обеспечения самого себя пропитанием, превратил это простейшее транспортное средство в спортивный снаряд. Надо заметить, что веками отработанная конструкция плота претерпела здесь самые незначительные изменения. Какие были плоты раньше? Цельнодеревянные, бурдючные... На чем стремительно скатываются вниз по реке теперь?  На цельнодеревянных плотах, на камерных, на понтонных.([1]) Но ведь камеры и понтоны; - это лишь модифицированный нашим инженерным веком  бурдюк, где овечьи шкуры заменены вполне современными  материалами. Принцип же остает­ся неизменным.

Кстати о принципе. Есть у Я. Перельмана, известного популяризатора науки, такая задача: по реке плывут два абсолютно оди­наковых плота, но один из них тяжелее. Спрашивается: какой плот приплывет быстрее?

Помню, как на первом курсе физфака подбросили мы ее с приятелем фиэикам-теоретикам. Около часа ожесточенно спорили лучшие умы кафедры и когда дело дошло уже до дифуравнений третье­го порядка,  мы открыли ключ к решению задачи.

А ключ простой: движение плота - это движение тела  по наклонной  плоскости. Ибо река есть ничто иное, как тривиальная наклонная плоскость (только жидкая). Отсюда с неизбежностью вытекает, что более тяжелый плот будет двигаться быстреее. В этой  бесспорной, в общем-то, истине мы убеждалиьс каждое утро, отправляясь в путь после ночлега.

Из четырех плотов, составляющих к концу экспедиции нашу эскадру, лучшим ходоком был «Великий скачок», подобранный нами у устья Кумыша. Хуже других плыл двухкамерный «Меркурий»,  почему он и был накрепко приторочен к одному из двух других,  как говорили острые экспедиционные языки, спелеоносцев.

Собираясь в экспедицию и  выбирая возможные средства для сплава, остановились на камерных плотах как наиболее грузоподъемных и проходимых, при этом сознательно учитывалось их относительная тихоходность и высокая парусность (это когда на длинных плесах плот может стоять на месте и даже двигаться вспять, против течения, повинуясь силе встречного ветра).

Среди участников нашей экспедиции не было ни одного вод­ника и только двое когда-то сплавлялись на плотах. Поэтому всем был прочитан краткий курс плотостроения и навигации инструктором турклуба Котовым Виктором Ивановичем, нашим негласным шефом по водной подготовке. Оторопь брала от чуждых нашему спелео-слуху терминов и команд: гребь, подгребица, лопасть, табань, корма, транец и прочее. Памятуя хорошую поговорку: «глаза боятся – руки делают», изучали способы вязки рам, подбирали наивыгоднейшее расположение камер и даже замахнулись на цельнометаллический каркас плота, но из-за острой нехватки времени сварили только две титановые разборные подгребицы.

На постройку плота график экспедиции отводил два дня. Прибыв на берег Чусовой, справились с этой задачей в полтора. Накачали все сорок пять камер, и поставив «на уши» практику мирового камерного плотостроения, привязали к ним поперечины будущей рамы, лишь потом увязав их с продольными ее частями. (водники, по установившейся традиции вяжут вначале раму, потом крепят к ней камеры и только потом стелят настил, ставят подгребицы и пр.) Есть основания полагать, что это и сэкономило нам полдня.

Из полусотни камер получилось два плота. Один с изящным носом, типа утюг, опирался на одинадцать камер, имел металлические подгребицы и нес на корме подвесной лодочный мотор «Ветерок-12», вообще-то предназначавшийся для запланированной покупной лодки, Но поскольку кошелек экспедиции опустошила дальняя дорога до Кына, лодка плыла только в нашем воображении, а мотор нашел себе место у кормовой подгребицы.

Другой спелеоносец (целиком оправдывал это название, ибо вмещал он большую половину экспедиции) опирался своей рамой 6х3 метра на пятнадцать газоновских камер, имел достаточно мес­та для двух палаток за счет того, что подгребицы были вынесены за пределы его территории. Остальные камеры были накачаны и служили запасными на случай прокола.

При спуске на воду суда крестят. Наши плоты получили солидные названия: первый назвали не мудрствуя лукаво "Ветерок", ибо эта надпись была выведена на колпаке мотора. Учитывая срав­нительно высокие ходовые качества, заложенные в проекте второго, окрестили его "Стремительный". Ехидный летописец не преминул заметить в вахтенном журнале: "Стремительный" он потому, что стремительно отстает от  «Ветерка». На первых порах "Ветерок" (людская молва окрестила его  несколько странновато: "Я те пну") обгонял всех и вся,  но причина здесь крылась не в ошибочности теории наклонной плоскости, а в неуемной энергии некоторых чле­нов его команды, готовых в отличие от спокойного и несуетливого экипажа "Стремительного", во всем полагающегося на природу (вода - она вынесет), использовать все возможные средства для ускорения движения (во имя чистоты эксперимента - двигатель внутреннего сгорания не запускал­ся). Среди них такие экзотические, как:

 I)  "Эх дубинушка" – все  идут по берегу и тянут за веревочку. Капитан на борту усиленно отталкивает шестом наплывающий берег.

 2)  "Болтун" – Все  находятся на своих местах, за борт опускается один (наиболее энергичный) член экипажа, нижние конечности которого удлиняются посредством ласт, болтание коими сообщает плоту  значительное ускорение.

3) Пешеводный – применяется  на перекатах. Весь экипаж в кедах соскакивает с плота и бежит рядом, подталкивая и подтягивая свой аппарат.

Таким образом, скоростные характеристики плотов были эквивалентны характерам своих экипажей. К слову сказать, к устью Кумыша «Ветерок» прибыл на пять часов раньше «Стремительного», при практически одновременном старте с последней стоянки.

Флаг экспедиции был поднят на мачте "Ветерка". По поводу этой мачты шли долгие дискуссии. Нас пугали бесчисленным количеством мостов, тросов и паромов, и общее мнение было: мачту делать съемную. Но при поднятии флага об этом как- то забыли. Тонкий длинный ствол ровной сушины закрепили намертво. Дни шли за днями и где то в середине экспедиции, уже подплывая к Усть-Койве, встретился единственный на вся протяжении маршрута мост, пройти под которым при мачте было не возможно Течение в этом месте несет здорово и резко выгребая к брегу сломало у нас гребь, что называется под корень. Её, взлелеянное нашим капитаном, желтоватое тело замелькало среди эеленоватых волн, ехидно поблескивая дюралевой лопастью. Плот резко развернуло и понесло на мост. Бледный комендант бросился вылавливать обломок греби, с непостижимой быстротой проплывающей мимо нас.  Катастрофа казалась неизбежной. Богатое воображение  рисовало изогнутую дугой мачту, мотающийся на этом якоре плот, рвущиеся о быки камеры, крики женщин и детей. Прозвучала даже классическая команда, подобающая в таких случаях: - Рубить мачту!!! Души экипажа содрогнулись от ужаса. Кинулись искать топор, но он куда-то пропал, зато нашлась пара шестов и с их помощью удалось причалить к правому берегу, не доплыв всего тридцать метров до моста.  Топор потом нашёлся. Его обнаружили воткнутым в противовес целой греби. Чья- то хозяйственная рука развесила на нем свою футболку для просушки. Каюсь: это я  и футболку для просушки повесил, и команду подал, и топор усиленно искал.  О "Меркурии" было уже сказано, можно только добавить, что, притороченный к правому борту “Ветерка”, он исправно нес службу грузовой баржи, водолазного бота и прогулочной яхты. Попытка использовать его в качестве посыльного судна окончилась провалом, так как он, подчиняясь законам физики стал катастрофическим отставать от всех и его снова пришлось привязать на место.

Четвертый плот в нашей эскадре появился после Кумыша. Пономарев долго кружил вокруг его осиротелого остова. Что-то прикидывал, совещался с друзьями, потом решительно сделал шаг вперед и мечтательно- утвердительно заявил:

- Его мы, конечно, возьмем с собой?! – На  лице Александра было написано столько мольбы, что душа моя дрогнула и я смог только спросить:

- А он не развалится?

- Нет, я смотрел, – уверенно отвечал проситель.

- А экипаж? - Все ещё сопротивлялся я.

- Есть, нас тут четверо. Больше не нужно, а попробовать хочется – как деревянные плоты двигаются.

 Санькой как обычно руководило неуемное любопытство и желание испытать все на себе. Прикинули. Получалось неплохо. На плотах увеличится жилплощадь - это раз, команда вся плавающая - это два, ну и всем было интерес­но: а что из этого получится? Получив согласие, новоиспеченный экипаж спешно вооружился шестами, поставил палатку, запасся парой ласт, топором и гвоздями.

Стронуть с места его было делом не легким, бревна не одну неделю пролежавшие в воде, намокли и глубоко сидели в воде, но благодаря своей большой массе - по перекатам он шел словно танк сквозь молодень­кий ельничек, стоял только шум, расшвыриваемой им гальки. Его экипажу оставалось только удерживать его на струе. Попытка  завистников окрестить его "Танцплощадкой" или "Лесобиржей" успеха не имела. Но кто-то усмотрел сходство между пресловутой "бандой четырех" и доблестным экипажем (сугубо по половому признаку - три мужика и одна дама), в результате чего команду именовали только "китайцами", а за плотом закрепилось имя  - "Великий скачок".

Вопреки ожиданиям, он не развалился, только однажды, у устья Поныша, из-под палубы вдруг выставилось на половину бревно, но бегство было вовремя замечено и нарушитель пригвожден на место. Нам всем показалось, что это был типичный акт протеста против бесчеловечности экипажа, подвергавшего его самым невероятным испытаниям. "Китайцы" то разгоняли его и садили на камни, хладнокровно наблюдая за его поведением, то бросали на произвол стихии, и он несся неуправляемый по воле волн, то цепляли на буксир отстающих соседей, то на гладкой его палубе открывали танцплощадку. Как и следовало из теоретических рассуждений - "Великий  скачок" был самым быстрым в нашей флотилии, ну а если за борт опускали "болтуна" , то перед плотом возникал бурун, а скорость его удваивалась. Затормозить его неуклонное поступательное движение удалось только в Чусовом, где его быстро растащили на дрова аборигены.

Как бы там ни было, но несли свою службу плоты добросовест­но, и заслуживают всяческого признания.

Две недели жизни на плоту - это свой быт, свои привычки и законы, сформированные необычностью условий жизни. Правда, некоторые первоначальные жизненные установки претерпели изменения. Так неопровержимая по своей логичности истина: «Что с возу упало  - то пропало», оказалась совсем не бесспорной, и когда, в конце маршрута, подняли решетку палубы, вдруг обнаружилось в уютных лагунках, образованных крутыми боками камер, множество всякой давно потерянной мелочи. Здесь плавали исчезнувшие карандаши, пропавшие линейки и прочая не тонущая дребедень.