От  автора

Стаж моих занятий спелео слегка перевалил за сорок лет. Счет этот , я полагаю, следует вести с того знаменательного момента в 1962 году, как три пацана, лазавшие в поисках приключений по окрестным горам, составили свой первый план подземелья, среди аборигенов звавшегося просто «шахта на Лысой горе». Стоит ли говорить, что чувствовали мы себя никак не меньше Колумба, Крузерштерна, Пржевальского или Арсеньева, читать которых мы, наверное, еще не читали  - по причине отсутствия их книг в библиотеке, но слышать  о которых доводилось и не раз( в том числе и в знаменитой рыжей детской энциклопедии).

Чуть позже (1963г.) мы познакомились с настоящими туристами-альпинистами, общение с которыми содрало пижонскую шелуху (в нашей среде не было худшего оскорбления, чем прослыть пижоном), которые и привили мне  дурную привычку иногда записывать для памяти (?) некоторые события, приключившиеся  в наших перемещениях по (и под) земной поверхности..

После службы в армии судьбе было угодно занести меня на Урал (1970г), где довелось поучаствовать в создании Пермской спортивной спелеосекции и где у меня появилось множество друзей, с которыми пришлось пережить множество событий, память о которых сохранилась в походных блокнотах.

В этом выпуске Бюллетеней АСУ, посвящённом 35 летию Пермской спортивной спелеологии, - некоторые из тех записей. Которые я посвящаю ВАМ, моим товарищам и спутникам.

Искренне ваш Сергей Евдокимов

  Это было в Карпатах. Лазили мы  по пещеркам скалы ВИВ,  что в  Угольском карстовом районе, усеявших ее словно дырки в голландском сыре.

  Публика подобралась вся практически из новичков, а я исполнял  при них обязанности руководителя, проводника и справочного бюро.

  Как всегда, в подобных случаях возникает масса возможностей для незлобливых шуток и розыгрышей. И когда в пещере "Белых стен", "вдруг" обнаружился ход ведущий неизвестно куда, то вопрос к "справочнику" звучал  вполне тривиально:

 - А куда он ведет? - стандартным был и ответ:

 - А ты посмотри, там  продолжение.

  Я  знал, что выводит он в соседнюю пещерку "Великолепную",  правда  через два  “ужасных шкуродера". Отправляя туда вопрошающих, я предвкушал  изумление  которое неминуемо вызову своим появлением. "То-то будет ахов и охов " - думал я, обходя скалу снаружи и протискиваясь к месту засады.

  Пристроился в глубокой нише, прикрытой большим сталактитом, у самого хода в "Белоснежную" - рукой до противоположной стенки  достать можно. Свет погасил. Жду.

  Вначале только тихий гул голосов  доносился. Минут  через пять  появилась Нина Величко,  энергично двигая локтями, рвется к виднеющемуся впереди расширению...

  Писк удивления, восторженные взгляды - приятная щекотка самолюбию.  Перекинулись двумя тремя фразами. Уяснил,  что ползущая  следом Евгения кажется застряла и ее не мешает помочь. Выбираюсь из своего укрытия и ползу на подмогу.

  Продвинувшись метра на два, краем зрения  замечаю  яичную скорлупу. Лежит себе половинка скорлупы от выеденного яйца, вызывающе белея  на  фоне желтоватых  стен.

Про себя возмутился: "Какой дурак здесь яйца ел?" Только вижу -не скорлупа это вовсе. Лежит оторванный бутон белого тюльпана. Если бы встретил на тропе лягушку, попросившую закурить, изумился бы меньше.

 Лихорадочно пытаюсь сообразить: "Кто мог подстроить такую шутку?  Нинка только что проутюжила это место. Женька еще только карячится, вон как пыхтит. Боковых ходов нет.  Кто же? И где только его откопали."  Пока все эти мысли толклись под каской, обратил внимание, что тюльпан-то восково-белый. Вроде как из воска слеплено. Подлез вплотную: в самом деле цветок, но не тюльпан.

Без лепестков. Вся чашечка  -  единое целое, как фарфоровая,  но живая. Там где должен быть стебель -  крохотный бугорок касается камня и бледно молочное пятно на нем, причем видно, что все это единое целое   и принадлежащее ПЕЩЕРЕ.

  И тут пьянящая радость охватывает  меня: "Вот это да! Вот это находка! А вдруг  нечто неизвестное науке. Ведь ничего  подобного  в литературе не встречал."  Окликаю Нину:

 - Нин! Ты тут ничего интересного не видела?

 - Нет. А что?

 Без  сил ложусь на пол: "Это надо же? Ведь только по счастливой случайностью не втоптала в глину, не уничтожила его. Но какова девица? Пропустить такое? Где глаза-то были?"

 - Ты куда так неслась? Ты посмотри, что пропустила!

 -А ну покажь. - Я продвигаюсь вперед, освобождая место, и тут увидел... еще один цветок. Дальнейшее помню смутно. Кажется  изображал квочку, что-то кричал. Только вскоре сюда набилась  вся группа. Все хотели посмотреть, все хотели потрогать. По лицам  ребят блуждали счастливые улыбки. Такими я их еще не видел.

 Аборигены, которых мы пытались расспрашивать, сходу, похоже,  придумали легенду про  коварных шпионов, якобы посадивших их на могиле погибшего в перестрелке с пограничниками собрата.

 Мы сфотографировали это чудо, сделали рисунки. Потом заспиртовали. Письмо с описанием происшедшего с фотографиями  и рисунками направили в редакцию Журнала “Наука и Жизнь”. В ноябре пришел ответ  за подписью  Гарибовой. Его можно прочитать во втором номере журнала за 1971 год.

 Да, этого в пещерах не видел никто. Но это не цветок. Скорее всего гриб. Только споры гриба способны развиваться в темноте, образуя причудливые творения.

 Вот  так. Грустно немного. Я вспоминаю лица друзей, вспоминаю  пережитое потрясение и опять, в который раз из кладовки появляется ворох всякого "барахла" и опять тянет куда-то. Ведь право же стоит тянуть лямку  своего потертого рюкзака, чтобы испытать это.

   Июль 1971 - ноябрь 1980.

 P.S. А в отчете о той экспедиции история эта озаглавлена так:

    Цветы шпионов или удача оборванцев в касках.

КАРПАТЫ, 14 СЕНТЯБРЯ 1970г.

Темно, только где-то вдали раздаются голоса ребят. Опускают Женьку. Сейчас она подойдет, и начнется то, что называется топосъемкой подземной полости. Теперь это открытая полость, а еще восемь часов назад мы не знали, то нас ждет внизу.

Начинался обычный день в нашем лагере на склонах Карпатской горы Вежа. Завтракали шутили, строили предположения. Кто-то бросил: “Упорная!” Упорная? Да, теперь это уже название, принятое нами. А когда-то были слухи: “Есть новая дырка, колодец метров 15, сверху все сыплется, пробка из камней и глины, бросишь камень - летит метров сорок и гудит”.

Первое наше знакомство состоялось летом этого года. Мы стояли перед небольшой дырой. Внизу виднелось дно, и только в углу чернело небольшое отверстие да слышался стук брошенного камня. Через полчаса мы знали, что до пробки десять метров вертикали, и что закрывает она не весь колодец, оказавшийся довольно длинной и узкой щелью, а только самое широкое место его, расположенное под входом. Это дало возможность оценить объем завала в 0,7 кубометра. НИЧТОЖНЫЙ объем из обломков породы, листьев и глины и нормальных условиях работы на час. Но когда стены дают тебе место только для того, чтобы повернуться одним боком, когда единственной точкой опоры является пробка, которую надо разобрать, а за воротник комбинезона целит со снайперской точностью струйка воды, бьющая из расселины — работа не кажется легкой. Понадобилось почти двадцать часов, чтобы убрать преграду и продолжить путь. Да и то последний камень в 25 кг. весом мы убрали только вчера, 13 сентября.

Дальше? Дальше нас ждала еще одна пробка, да и колодец сужался до ширины ступни. Зато слева, если протиснуться, цепляясь за стены, по щели, метра на два над пробкой, щель переходила и. трубу, уходящую вниз, “по близок локоть, да не укусишь”. Путь к трубе преграждали два скальных ребра, и прошло еще дна часа, пока удалось взяться руками за края трубы. но это было уже в понедельник 14 сентября, в начале последних десяти часов нашего штурма.

На этот штурм нас уходило четверо; Всеволод Владимиров, Кубиний Владимир, Черноок Женя и я. Для троих из это было первое первопрохождение, в остальном все шло, как учили.

Когда удалось добраться до трубы, то оказалось, что протиснуться в нее не дает скальный гребень. Пройдено только три метра и опять препятствие. Полчаса работы молотком — и путь свободен.

Свободен, но только лишь на следующие три метра. Дальше труба сужалась до таких размеров, что пролезть туда могла бы только изящная туфелька Золушки, но не наши бренные тела. Труба отчаяния или труба надежды?

Когда внимательно исследовав поверхность ее, вдруг обнаружили трещину, а за ней еще одну вертикальную трубу, хоть отделена она была от нас двумя десятками сантиметров породы, - радости нашей не было границ. Еще два часа работы молотком в узком пространстве остающемся от лица до камня, с неестественно прижатой рукой и зажатыми в расселине ногами, и щель, через которую можно протиснуться извиваясь всем телом минут 15 (способ передвижения, известный под названием “пресмыкание”) готова. Можно, наконец, встать в полный рост, по-человечески осмотреться. Колодец наклонен, на стенах причудливые головы дивных зверей, выточенные водой из известняка. Вниз уходит щель, которая (опять, и уже в который раз за этот день) сужается, но ровно настолько, сколько нужно чтобы с трудом пропустить самого хлипкого из нас.

Если выдохнуть воздух, а еще лучше обрубить вот эти гребешки, то получится проход достаточный и для большего из нас. И самое главное, внизу, метрах в 8 просматриваемся горизонтальный ход и видно дно. И еще, мы, наконец-то, можем собраться вместе. Пусть тесно, но какой радостью сияют перемазанные глиной лица ребят! Кто-то говорит: “Жень, а ты цветешь”. И тут оказывается что цветем мы все, и что мы все хотим дальше, вглубь.

Семь метров вниз. Горизонтальный ход метра полтора шириной, в обе стороны заканчивается колодцами. Правый вверх, а левый вниз. Несколько камней в сторону и вперед. Довольно круто уходит вниз стена зала. Вверх летит восторженный вопль — и я скатываюсь вниз.

Первое впечатление — ПРОСТОР. Такой простор после узких щелей, после бесконечного мелькания перед глазами стен и трещин, когда начинает казаться, что до любой точки в этом мире можно достать вытянутой рукой, вдруг оказывается возможным стоять во весь рост и даже бегать. На стенах зала множество натеков, сплелись причудливо сталактиты, и все покрыто, как ковром, слоем глины. Сажусь прямо на пол, у струящегося под стеной ручейка и выключаю свет.

Темно. Только где-то вдали раздаются голоса ребят. Опускают Женьку. Сейчас она спустится сюда, в мир, еще минуту назад не знавший, что такое свет, и мы начнем снимать топографический план нашей шахты. Теперь это уже наша шахта. И что из того, что длина ее ходов не достигает ста метров, а глубина всего 25 метров. Мы будем приходить сюда как к себе в дом, но уже не повторятся эти часы напряженного труда, и, может быть, будет труднее, но это будет во второй, третий, двадцатый раз. Спасибо тебе “Упорная” за подаренную радость первого открытия. Спасибо — за твой характер. Мы стали сильнее. Мы преодолели тебя.

А в лагере, всего в полусотне метров от входа, горит костер. Его неверный свет освещает силуэты Севки и Жени. Они уже вылезли, и теперь я страхую поднимающегося Володю, все еще пыхтящего под землей. Он близко, но что-то не ладится у него там, а я в предчувствии близкого отдыха, предстоящего ужина начинаю торопить и подтягивать его. А в благодарность из-под земли летят проклятья.

Лунная южная ночь вокруг. Огромные стволы - буков сказочно расплываются на фоне пятнистосерых скал. Воздух кажется напоен призрачным светом, заплутавшим в листве, зыбко и неверно проливающимся на землю, порождающим тени и призраки. Мимо воли проникаешься чувством первобытного охотника, населившего душой все, что видел глаз.

Проходит вечность, пока из треугольного входа, наконец, появляется голова в каске. Луч фонаря разгоняет роившиеся тени. И на свет божий появляется нечто ужасно грязное, даже отдаленно не напоминающее нашего сердцееда и франта Кубиния. Висят клочья комбинезона, все перемазано глиной, и нет ничего кроме сверкающих восторгом под козырьком каски, глаз.

— Сакра, та нэ тягны ты так.

На радостях выдергиваю его как пробку, кажется пещера даже вздохнула облегченно, но мы уже сматываем веревку и торопимся к костру, к друзьям.

Нас весело встречают, помогают сбросить пудовые вериги измазанных комбинезонов.

Жерди, на которые они падают для просушки, только обреченно потрескивают. Магнитом манит пламя костра, но во исполнение наших традиций, торопимся вниз, к ручью. Предстоит отдраивать наши физиономии, да и прочие части тела от глины — этой, слегка подсохшей, пещерной коросты.

Веками пробивал ручей себе дорогу среди скал. И вот теперь вода предоставила в наше распоряжение множество каменных ванн. В одной из которых мы и совершаем омовение после трудного, но счастливого дня в честь победы над пещерой.

Эти ежедневные омовения мы ввели еще летом, когда под собственные вопли бросались в студеные воды ручья, плескались, мылись и, ожесточенно растеревшись полотенцем, гордо шли к лагерю под завистливыми взглядами своих товарищей, зябко кутающихся в штормовки и натягивающих на себя свитера. Ты же рождаешься на свет заново. Таким образом мы “рождались” по два и три раза на день. Когда, проснувшись, выскакиваешь из теплого спального мешка, в зябкую тишину горного утра, такое омовение приводит тебя в боевое состояние, снимает озноб. Вечером же, смыв с себя пыль и пот дневных трудов, ты чувствуешь себя легко и чуть-чуть устало.

Вот и сейчас, воздав должное крепко заваренному чаю, мы лежим, тесно прижавшись друг к другу у костра, и под сонные переборы гитары вполголоса поем. Где-то там, в глубине, где, говорят, скрывается душа, легко клубится и поднимается вверх что-то ослепительно светлое, хорошее. Мир исчезает и остается только благодарность: Ручью — за то, что смыл пот и пыль; костру — за свет и тепло; друзьям — за верность и дружбу.

Писано глубокой ночью на подоконнике ж-д. вокзала ХУСТ

КАРПАТЫ, НОЯБРЬ 1971г.

Два дня шел снег. Он ложился на окружающие горы, на деревья, еще не полностью сбросившие свою листву, укрывал белоснежным ковром долины, и только горные потоки черными строчками перечеркивали его первозданность.

Завхоз школы-интерната, в которой остановились перед последним броском через два перевала к конечной точке маршрута, озабоченно качал головой: “То нэ добрэ. То повинь буде”. Повинь - наводнение, которые в Закарпатье бывают чаще, чем в других краях. Мы еще видели следы прошлогоднего июньского наводнения, вызванного недельным ливнем высоко в горах. Пастухи с полонины говорили: “То хмара за Говерлу зачэпылась, та прольялася”. (Говерла — высшая точка Советских Карпат, 2061 м над уровнем моря.)

Проснулись мы, как и предвещал завхоз, под глухой шум ручья и звон капели. Ночью потеплело, намокший снег осел и посерел. По склонам сочились ручейки. А чистая вода потока вздулась порыжевшим пузырем, и, тяжело ворочая камни, пенилась на каскадах.

Под сочувствующими взглядами, поварихи и шумной ватаги интернатских ребятишек мы собирали рюкзаки. Ничего не поделаешь, хоть и мерзкая погода, но отпуск подходит к концу, а в кармане уже лежат билеты на завтрашний поезд, до которого 100 километров дороги.

Под ногами чавкает снег, раскисший склон норовит сбросить нас вниз, а мы упрямо карабкаемся в гору. Гребень последнего перевала рядом, и мы торопимся выбраться на него, чтобы оценить ситуацию, в которую, кажется, попали по милости погоды. Десять минут назад встретился нам почтальон, который, узнав, куда мы держим путь, тяжело вздохнув доложил, что дороги нет, а по долине идет вода, и лучше сидеть дома и потчевать гостей сливовицей.

Идем вперед. Уже рядом тpи сосны, одиноко стоящих на самом перевале. Жестокие ветры обломали все ветки на их удивительно ровных стволах, и только на вершинах раздувается парусом несколько развесистых лап. Ни дать, ни взять — пальмы.

На самом хребте задерживаемся на несколько мгновений, чтобы обозреть панораму. Увиденное откровенно говоря радует мало.  Вся неширокая долина реки залита водой, сквозь которую щетинятся вершинки прибрежного лозняка. Только у противоположного берега видна чистая вода очевидно отмечающая меженное русло. Здесь же гордо высится инженерное сооружение в обычных условиях играющее достойную роль подвесного моста соединяющего два берега потока. Сейчас н соединяет в одно целое два островка: побольше и поменьше. Который поменьше стоит вообще впритык к берегу, на котором ограда огорода с приветливой калиткой,  ладный домик под черепицей и веселый дым над трубой. Комментировать просто нечего. Определённость возможно появится, когда спустимся в долину.

Молча бредём по склону. Дорога приводит к зарослям, сквозь которые несется вся эта напасть в виде разлившейся воды.

Еще наверху, у почтальона Валера осторожно навел справки насчет моста. Один в 13 км. выше нас, другой в 8 - ниже. Автобус через два часа, последний). Задача!..

Оннако вблизи картина не столь ужасна, как виделось с хребта. Да вода вроде не так уж и глубока. Решение напрашивается единственное. Где-то под ложечкой тянет холодком...

Первый шаг – как в прорубь. Второй — вода выше колена, внутри пустота, кажется, летишь в пропасть. Рюкзак закидываю повыше на плечи (не промок бы). Третий шаг - вода почти по пояс, в ноги впиваются тысячи игл. Про себя решаю, что, если дальше будет хоть чуточку глубже, то возвращаюсь на берег. Но нога нащупывает подъем, и дальше бежим по воде, не поднимающейся выше колена.

Вот и мост. Не сдерживаемый кустарником ветер ревет, как в трубе, раскачивая это не очень основательное сооружение. Мокрые брюки мгновенно становятся колом, звенят и ломаются на каждом шагу. Обледеневший мост и ледяные ботинки, — кажется, я начинаю понимать, что чувствует корова на льду. Чудом проскальзываю по настилу и съезжаю на правый берег, вернее, на то, что осталось от него. Еще два десятка метров через второй рукав и мы у цели. Оглядываюсь: через мост, выделывая танцевальные па, летит замешкавшийся вначале Кошкин. Куба уже гремит ботинками на крыльце первой же хаты.

Что бы сказали вы, если бы к обеду вдруг отворилась дверь и с грохотом влетело три здоровенных рюкзака на заросших мужиках, под которыми мгновенно набегают озера воды?

А в горнице пьянящее тепло печки, наваристый дух борща, изумленные хозяева за столом.

Через минуту уже шла оживленная беседа, выяснялись последние политические новости за рубежом, уточнялись цены на фрукты “у вас и у нас”. А еще через полчаса, обласканные, сухие и сытые, мы сонно брели к автобусной остановке, тщательно обходя все встречные лужи, жуя яблоки, невесть как оказавшиеся в карманах наших штормовок.

Где-то, бесконечно далеко, ревел ветер, пенилась Теребля. Где-то там, в прошлом, оставалась и наша переправа.